С праздником, люди! С юбилеем Октябрьской революции! С праздником добра! Это юбилей мечты. Сто лет назад мечтателям, верившим в добро и желавшим добра, показалось, что мечта достигнута. Многие продолжали в это верить и восемьдесят лет назад, и пятьдесят, и тридцать. С каждым годом таких было всё меньше, и неудивительно: ведь иллюзии — плохая опора. Но были и те, кто, даже лишившись иллюзий, не выплеснул с водой ребёнка, продолжал упрямо жить так, словно мечта стала явью. Жить по законам добра. Такими были оба моих деда, моя бабушка, двоюродный дед, отец — коммунисты нашей семьи. Таким был мой прадед — член еврейской общины в Москве, а в ранние годы Советской власти — председатель комнезама. Такими были и есть беспартийные члены семьи — вторая бабушка, дядя, мама. Я не призываю носить розовые очки. Только прошу не забывать: сто лет назад революционеров — основную их массу — вдохновляла любовь к людям. Ещё раз — с праздником, товарищи!
Стихи, которые публикуются ниже, написаны году в девяносто девятом, подчищены и приглажены буквально вчера и ни к нынешнему юбилею, ни вообще к политике не имеют отношения. Но почему-то хочется поделиться ими именно сегодня. Эпиграф из Шекспира:
В день смерти нищих не горят кометы. «Юлий Цезарь»
По небу величаво, как живая, Плыла великолепная комета, И звёзды перед нею меркли в страхе, Едва от страха не срываясь с мест. И цезарь спать не мог, осознавая, Что это — всем понятная примета, Что каждый нищий видит в этом знаке Тирана неминуемую смерть.
А нищий невнимательно и вяло Провёл глазами хвост её роскошный, От горестной судьбы носящих тогу Не приходя ни в ужас, ни в восторг; Ему уснуть другое не давало: Он был бессилен перед наглой кошкой, Что утром перешла ему дорогу, Зловеще чёрным помахав хвостом.
Это стихотворение было наспех написано в 1993 году и с тех пор существовало в сыром виде. Меня это, честно говоря, мучило: очень уж нравилось мне, как я играю количеством стоп в разных строках, и досадно было, что такая игра не находит достойного воплощения. Но наконец-то я эту вещь доработал. Я не претендую на блестящее знание мировой поэзии, но подобные строфы мне ещё ни у кого не встречались.
УЗУРПАТОР
Узурпатор — а попросту вор, — При законном монархе в тени прозябал я безвестно. Я его устранил, чтоб занять его место, — И нашёл свой позор.
Мы чертами — один к одному, Тот же голос, и рост — даже имя у нас тоже то же. Только людям плевать, что телами мы схожи, Их я не обману.
Я для подданных равен нулю. Тот, другой, от рожденья был лучше меня и умнее, Обладая всем тем, чего я не имею, Что дано королю.
…Распустился мой царственный двор, Слуги держатся так, словно самый последний слуга я, А шуты про меня анекдоты слагают И не видят в упор.
И жена его прячет свой взор, Вдовьим трауром отгородясь, спать со мною не хочет, И любимый палач втихаря уже точит На меня свой топор.
К чёрту маски! Я попросту вор, «Узурпатор» звучит незаслуженно претенциозно. Мне бы знать это раньше — теперь уже поздно, Вот и весь разговор.
Эта поездка состоялась в 1956 или 1957 году. 1957 год указан в папиных воспоминаниях, а вот на обороте фотокарточек обозначен (уже в наши дни, задним числом) то просто 1956, то оба этих года. Об этих событиях папа рассказывает так:
Особое место в моей школьной самодеятельности занимает кукольный театр. К этому виду искусства меня приобщили в шестом классе, занимался с нами отец. Группа кукольников состояла примерно из пяти человек. Куклы по типу петрушек мы делали сами. Вернее, делали родители, а я им помогал. Я совершенно не помню содержания кукольного спектакля, который мы ставили, за исключением того, что это была сказка, в которой действующими лицами выступали зверушки. Конкретно помню, что там были заяц и лиса. Допускаю, что зайцев могло быть больше одного, возможно, что одним из них управлял я, но дать гарантию, что было именно так, я не могу. <…> Для спектакля была изготовлена специальная ширма наподобие той, что используется в профессиональных кукольных театрах. Мы все прятались за ширмой, а надетые на руки куклы выставляли в окошко-сцену ширмы. Первым на сцене появлялся мой герой и моим же голосом произносил следующее: «Заю Зайовичу! Заю Зайовичу! Не озивається, знов кудись подівся...» Всё, это единственное, что я помню из текста пьесы. <…> Для большего правдоподобия у наших кукол (по крайней мере, у лисы) нижние челюсти были сделаны подвижными. Для этого внутри пасти к челюстям крепили тонкую короткую резинку, а снаружи к нижней челюсти привязывали прочную нитку. При разговоре кукольного персонажа нужно было периодически дёргать за нитку, имитируя открывание пасти. В исходное положение нижняя челюсть возвращалась благодаря упругим свойствам резинки. С кукольным представлением мы выступали и в школе и, по-моему, в Любашёвке на каком-то смотре детской художественной самодеятельности. Я так понимаю, что по результатам этого смотра наша маленькая театральная труппа была направлена в Одессу для участия в областном смотре художественной самодеятельности. Сопровождал нас мой отец, благодаря этому у меня есть несколько групповых фотоснимков, сделанных в разных местах Одессы. Ездила ли с нами мама или ещё кто-либо из учителей, я не помню. Ездили мы, вероятно, или в конце весны, или в начале лета, по крайней мере стояла хорошая, тёплая погода. Каким транспортом мы добирались в Одессу, не помню, вполне возможно, что на колхозном грузовике, поскольку автобусного сообщения между нашим селом и Одессой тогда, в 1957 году, ещё не существовало, хотя трасса Одесса — Киев уже была построена и, наверное, межгородские автобусы уже ездили по ней. Да и потом, нужно ведь было на чём-то доставить в город и обратно наш реквизит, ту же ширму например, а она представляла собой деревянный каркас, обтянутый плотной материей. Итак, мы в Одессе. Мы — это, кроме меня, Шура Ягорлицкий (жил в Янишёвке), Тамара Закревская (жила в улочке, выходящей на наше сельское кладбище), Тамара Пятко из Малого Бобрика. <…> И Шура, и Тамара были старше меня на один класс. Кажется, я вспоминаю ещё одну участницу нашего кукольного спектакля, это Оля Довгань. <…> Вместе с нами ездил в Одессу ещё один семиклассник — Вася Калинчук. Он не являлся участником кукольного спектакля, а просто поехал с нами за компанию. Вася родом из Антоновки. Мама говорит, что учителя его называли солнечным мальчиком — он постоянно улыбался. <…> Смотр художественной самодеятельности проходил во Дворце культуры им. Леси Украинки. Туда съехались победители районных смотров со всей области. В репертуаре было много песенных и танцевальных номеров. Кроме нас, на смотре были представлены ещё два кукольных коллектива, один из какого-то района области, а второй, как мне кажется, от одесского Дворца пионеров. Мы выступили нормально и заняли второе место. Первое место присудили, естественно, спектаклю, поставленному коллективом Дворца. В этом нет ничего удивительного, представление в их исполнении действительно этого заслуживало. У них и куклы были не петрушки, а, кажется, тростевые, и мастерство выше нашего. Наверняка их кружком руководил профессиональный артист. Думаю, что в дальнейшем они представляли нашу область на республиканском смотре художественной самодеятельности. А мы побродили по городу, были на Потёмкинской лестнице, в парке Шевченко, может быть, в археологическом музее. Точно помню, что в этом музее я был с отцом, но не уверен, что это случилось тогда, когда мы ездили с кукольным спектаклем. Хотя и не исключаю этого. Отец нас фотографировал, и эти фотографии есть в моем архиве. Кстати, в парке мы фотографировались возле памятника Богдану Хмельницкому. Этот памятник стоял, насколько мне помнится, на центральной аллее между Александрийской колонной и забором, огораживающим территорию астрономической обсерватории. Когда я через несколько лет поступил в университет, памятник уже отсутствовал. Зачем его демонтировали, я не знаю. Короче, поездка удалась, домой мы вернулись довольные.
Гробить мой район начала ещё советская власть. Одной из первых вех этого позорища стало сооружение корпусов «Эпсилона», а уже на моей памяти был разрушен старый Строгановский мост и заменён бетонным уродом, о котором, кажется, «Вечёрка» лицемерно писала: дескать, сохранён прежний облик, только выше, шире и длиннее… Далее, вследствие равнодушия исполнительных органов и при попустительстве самих жильцов, мы потеряли дом, в котором я вырос, по Лизогуба, 6, а заодно и соседний, четвёртый номер.
Но деяния социалистической поры были невинными проказами по сравнению с тем, как прошёлся по моим родным местам нынешний, прогрессивный режим развитого капитализма. Района, где я научился любить Одессу, больше нет. Он задавлен многоэтажками. Оставшиеся старые здания словно чувствуют собственную обречённость, и при взгляде на них давно уже не пробуждается ощущение детства — только горечь и бессилие.
Опубликованные здесь снимки — дань памяти нескольким домам, знакомым мне с детства и ставшим жертвами чужой алчности и бездушия. Все фотографии, кроме особо оговорённых, сделаны мной.
Благодаря Георгию Зозулевичу у меня появилась возможность поделиться одним днём из прошлого. Это плёнка из нашего домашнего архива, почти вся отснятая в течение нашей с мамой и папой прогулки на Ланжерон (тогда он назывался пляжем Комсомольским). Время съёмки — вероятно, весна 1980 года. Фотоистория прогулки начинается вскоре после входа на Суворовскую аллею парка Шевченко. Я уже вполне уверенно держусь на велосипеде.
Несколько фотографий из детства. Родная детская площадка сбоку от Зелёного театра. Вероятно, все кадры сняты за время одной прогулки, но на самом деле я приходил сюда чуть ли не ежедневно.
Грустное событие случилось в августе 1977 года — не стало моего дедушки Павла Ивановича Климовского. В нашем семейном архиве обнаружилась плёнка, снятая на похоронах. Первые несколько кадров имеют краеведческую ценность: на них виден фасад нашего несохранившегося дома на Лизогуба, 6.
Не так давно, 12 марта, исполнилось девяносто лет со дня рождения Гарри Гаррисона. Не причисляю его к своим любимым авторам, и тем не менее он во многом определил мои литературные пристрастия. Именно с его «Неукротимой планеты», которую (заодно с хайнлайновскими «Пасынками Вселенной») дал мне почитать друг детства Саша Гениуш, я веду отсчёт своего увлечения фантастикой. До того я к ней был совершенно равнодушен и, за редкими исключениями, не читал. Летом девяносто второго года под впечатлением гаррисоновской «Крысы из нержавеющей стали» — именно так эта вещь именовалась в ранних переводах — я набросал нечто вроде фантастического стихотворения, представляющего собой вариации на темы «Крысы». По сути это зарифмованная вторая глава первого романа цикла, в которой герой размышляет о себе, о своём месте в мире будущего. В то время Гаррисон ещё был жив, хотя я об этом не задумывался. Теперь же хочу в память о нём вспомнить свой давний опус.
КРЫСА ИЗ НЕРЖАВЕЮЩЕЙ СТАЛИ
(по Гарри Гаррисону)
Фасад бронёю давит, Покрытья — из бетона, На стены, на фундамент Ушли металла тонны. В лучах седых галактик Серебряным отливом Металло-стекло-пластик Сияет горделиво.
О боже, как красиво!
Броня цивилизации — Блиндаж для слабодушных. Вам нечего бояться! Вам ничего не нужно! Вы по уши в блаженстве, Погрязли в нём давно вы. Вам боязно обжечься Сверканием сверхновых. Космическая стужа Осталась там, снаружи: Не просквозит вам душу И пульс ваш не нарушит. Метеоритов стаи, Слепящие кометы — Пускай себе летают, До них вам дела нету. Вам вверх глядеть не нужно, Под ноги — и подавно, А там, во мраке душном, В глухой тиши подвальной, Увёртливый и прыткий, Без паспорта, без визы Живу я гордой крысой, Смеясь над вами — снизу.
Моё призванье — рыскать У общества в подвалах, Напакостить — и скрыться, И вновь начать сначала, Напакостить — и скрыться В какой-нибудь лазейке…
Я крыса, крыса, крыса Из стали-нержавейки!
Эй, вы! Я здесь, под вами, В удушливом подвале Железными зубами Грызу завалы стали. Вам кажется противным Зубовный стали скрежет? Он портит аппетит вам И слух ваш нежный режет. Но нам пришлось ютиться Под крышею одною — Придётся примириться Вам с крысою стальною. Припомните — не вы ли Мне выбор предлагали: От скуки ржаветь — или Возвыситься — в подвале? Ну что мне оставалось? Вы ж сами виноваты: Тоски у вас — навалом, А жизни — маловато. Я вам не покорился, Сказал себе: «Возвысся!» И вот теперь я — крыса, И вам бросаю вызов. Теперь для вас — отброс я. Что скалитесь, канальи? Назло вам всем оброс я Несокрушимой сталью. Ваш суд — святой и высший — Был праведным и скорым, Да вот — заминка вышла С суровым приговором. Ну кто из вас решится На роль послушной гончей, Рискнёт в подвал спуститься И с крысою покончит? Вы можете проспорить Хоть до скончанья света, Но приговор исполнить — Таких героев нету. Ведь в этом мире сонном — Без кризисов, без риска — Героем быть способна Лишь отщепенка-крыса.
…Низвергнут в мрак и темень, Отторгнут от людей я. Но я, как гордый демон, Велик в своём паденье. Бурлит моё веселье, Как ртуть под стылой сталью…
По сюжету фильма «Странная женщина» главная героиня бросает мужа и ребёнка и уходит жить к любовнику. Не так давно я обратил внимание, что в названии «Странная женщина» тот же набор гласных и в том же порядке, что и в названии романа «Анна Каренина». И ударения на тех же слогах. Думаю, это больше, чем простое совпадение.
Для тех, кто ещё помнит о моём былом стихотворчестве, я прежде всего автор этого стихотворения. Сегодня двадцать лет со дня его написания. Хочется вспомнить.