С праздником, люди! С юбилеем Октябрьской революции! С праздником добра!
Это юбилей мечты. Сто лет назад мечтателям, верившим в добро и желавшим добра, показалось, что мечта достигнута. Многие продолжали в это верить и восемьдесят лет назад, и пятьдесят, и тридцать. С каждым годом таких было всё меньше, и неудивительно: ведь иллюзии — плохая опора. Но были и те, кто, даже лишившись иллюзий, не выплеснул с водой ребёнка, продолжал упрямо жить так, словно мечта стала явью. Жить по законам добра. Такими были оба моих деда, моя бабушка, двоюродный дед, отец — коммунисты нашей семьи. Таким был мой прадед — член еврейской общины в Москве, а в ранние годы Советской власти — председатель комнезама. Такими были и есть беспартийные члены семьи — вторая бабушка, дядя, мама.
Я не призываю носить розовые очки. Только прошу не забывать: сто лет назад революционеров — основную их массу — вдохновляла любовь к людям.
Ещё раз — с праздником, товарищи!

Стихи, которые публикуются ниже, написаны году в девяносто девятом, подчищены и приглажены буквально вчера и ни к нынешнему юбилею, ни вообще к политике не имеют отношения. Но почему-то хочется поделиться ими именно сегодня.
Эпиграф из Шекспира:

                              В день смерти нищих не горят кометы.
                                                     «Юлий Цезарь»

По небу величаво, как живая,
Плыла великолепная комета,
И звёзды перед нею меркли в страхе,
Едва от страха не срываясь с мест.
И цезарь спать не мог, осознавая,
Что это — всем понятная примета,
Что каждый нищий видит в этом знаке
Тирана неминуемую смерть.

А нищий невнимательно и вяло
Провёл глазами хвост её роскошный,
От горестной судьбы носящих тогу
Не приходя ни в ужас, ни в восторг;
Ему уснуть другое не давало:
Он был бессилен перед наглой кошкой,
Что утром перешла ему дорогу,
Зловеще чёрным помахав хвостом.

Это стихотворение было наспех написано в 1993 году и с тех пор существовало в сыром виде. Меня это, честно говоря, мучило: очень уж нравилось мне, как я играю количеством стоп в разных строках, и досадно было, что такая игра не находит достойного воплощения. Но наконец-то я эту вещь доработал. Я не претендую на блестящее знание мировой поэзии, но подобные строфы мне ещё ни у кого не встречались.

УЗУРПАТОР

Узурпатор — а попросту вор, —
При законном монархе в тени прозябал я безвестно.
Я его устранил, чтоб занять его место, —
И нашёл свой позор.

Мы чертами — один к одному,
Тот же голос, и рост — даже имя у нас тоже то же.
Только людям плевать, что телами мы схожи,
Их я не обману.

Я для подданных равен нулю.
Тот, другой, от рожденья был лучше меня и умнее,
Обладая всем тем, чего я не имею,
Что дано королю.

…Распустился мой царственный двор,
Слуги держатся так, словно самый последний слуга я,
А шуты про меня анекдоты слагают
И не видят в упор.

И жена его прячет свой взор,
Вдовьим трауром отгородясь, спать со мною не хочет,
И любимый палач втихаря уже точит
На меня свой топор.

К чёрту маски! Я попросту вор,
«Узурпатор» звучит незаслуженно претенциозно.
Мне бы знать это раньше — теперь уже поздно,
Вот и весь разговор.

  Эта поездка состоялась в 1956 или 1957 году. 1957 год указан в папиных воспоминаниях, а вот на обороте фотокарточек обозначен (уже в наши дни, задним числом) то просто 1956, то оба этих года.
  Об этих событиях папа рассказывает так:

  Особое место в моей школьной самодеятельности занимает кукольный театр. К этому виду искусства меня приобщили в шестом классе, занимался с нами отец. Группа кукольников состояла примерно из пяти человек. Куклы по типу петрушек мы делали сами. Вернее, делали родители, а я им помогал. Я совершенно не помню содержания кукольного спектакля, который мы ставили, за исключением того, что это была сказка, в которой действующими лицами выступали зверушки. Конкретно помню, что там были заяц и лиса. Допускаю, что зайцев могло быть больше одного, возможно, что одним из них управлял я, но дать гарантию, что было именно так, я не могу. <…> Для спектакля была изготовлена специальная ширма наподобие той, что используется в профессиональных кукольных театрах. Мы все прятались за ширмой, а надетые на руки куклы выставляли в окошко-сцену ширмы. Первым на сцене появлялся мой герой и моим же голосом произносил следующее: «Заю Зайовичу! Заю Зайовичу! Не озивається, знов кудись подівся...» Всё, это единственное, что я помню из текста пьесы. <…>         Для большего правдоподобия у наших кукол (по крайней мере, у лисы) нижние челюсти были сделаны подвижными. Для этого внутри пасти к челюстям крепили тонкую короткую резинку, а снаружи к нижней челюсти привязывали прочную нитку. При разговоре кукольного персонажа нужно было периодически дёргать за нитку, имитируя открывание пасти. В исходное положение нижняя челюсть возвращалась благодаря упругим свойствам резинки.
  С кукольным представлением мы выступали и в школе и, по-моему, в Любашёвке на каком-то смотре детской художественной самодеятельности. Я так понимаю, что по результатам этого смотра наша маленькая театральная труппа была направлена в Одессу для участия в областном смотре художественной самодеятельности. Сопровождал нас мой отец, благодаря этому у меня есть несколько групповых фотоснимков, сделанных в разных местах Одессы. Ездила ли с нами мама или ещё кто-либо из учителей, я не помню. Ездили мы, вероятно, или в конце весны, или в начале лета, по крайней мере стояла хорошая, тёплая погода. Каким транспортом мы добирались в Одессу, не помню, вполне возможно, что на колхозном грузовике, поскольку автобусного сообщения между нашим селом и Одессой тогда, в 1957 году, ещё не существовало, хотя трасса Одесса — Киев уже была построена и, наверное, межгородские автобусы уже ездили по ней. Да и потом, нужно ведь было на чём-то доставить в город и обратно наш реквизит, ту же ширму например, а она представляла собой деревянный каркас, обтянутый плотной материей. Итак, мы в Одессе. Мы — это, кроме меня, Шура Ягорлицкий (жил в Янишёвке), Тамара Закревская (жила в улочке, выходящей на наше сельское кладбище), Тамара Пятко из Малого Бобрика. <…> И Шура, и Тамара были старше меня на один класс. Кажется, я вспоминаю ещё одну участницу нашего кукольного спектакля, это Оля Довгань. <…>
  Вместе с нами ездил в Одессу ещё один семиклассник — Вася Калинчук. Он не являлся участником кукольного спектакля, а просто поехал с нами за компанию. Вася родом из Антоновки. Мама говорит, что учителя его называли солнечным мальчиком — он постоянно улыбался. <…>
  Смотр художественной самодеятельности проходил во Дворце культуры им. Леси Украинки. Туда съехались победители районных смотров со всей области. В репертуаре было много песенных и танцевальных номеров. Кроме нас, на смотре были представлены ещё два кукольных коллектива, один из какого-то района области, а второй, как мне кажется, от одесского Дворца пионеров. Мы выступили нормально и заняли второе место. Первое место присудили, естественно, спектаклю, поставленному коллективом Дворца. В этом нет ничего удивительного, представление в их исполнении действительно этого заслуживало. У них и куклы были не петрушки, а, кажется, тростевые, и мастерство выше нашего. Наверняка их кружком руководил профессиональный артист. Думаю, что в дальнейшем они представляли нашу область на республиканском смотре художественной самодеятельности. А мы побродили по городу, были на Потёмкинской лестнице, в парке Шевченко, может быть, в археологическом музее. Точно помню, что в этом музее я был с отцом, но не уверен, что это случилось тогда, когда мы ездили с кукольным спектаклем. Хотя и не исключаю этого. Отец нас фотографировал, и эти фотографии есть в моем архиве. Кстати, в парке мы фотографировались возле памятника Богдану Хмельницкому. Этот памятник стоял, насколько мне помнится, на центральной аллее между Александрийской колонной и забором, огораживающим территорию астрономической обсерватории. Когда я через несколько лет поступил в университет, памятник уже отсутствовал. Зачем его демонтировали, я не знаю. Короче, поездка удалась, домой мы вернулись довольные.

( Collapse )

    Гробить мой район начала ещё советская власть. Одной из первых вех этого позорища стало сооружение корпусов «Эпсилона», а уже на моей памяти был разрушен старый Строгановский мост и заменён бетонным уродом, о котором, кажется, «Вечёрка» лицемерно писала: дескать, сохранён прежний облик, только выше, шире и длиннее… Далее, вследствие равнодушия исполнительных органов и при попустительстве самих жильцов, мы потеряли дом, в котором я вырос, по Лизогуба, 6, а заодно и соседний, четвёртый номер.

    Но деяния социалистической поры были невинными проказами по сравнению с тем, как прошёлся по моим родным местам нынешний, прогрессивный режим развитого капитализма. Района, где я научился любить Одессу, больше нет. Он задавлен многоэтажками. Оставшиеся старые здания словно чувствуют собственную обречённость, и при взгляде на них давно уже не пробуждается ощущение детства — только горечь и бессилие.

    Опубликованные здесь снимки — дань памяти нескольким домам, знакомым мне с детства и ставшим жертвами чужой алчности и бездушия. Все фотографии, кроме особо оговорённых, сделаны мной.

( Collapse )

Благодаря Георгию Зозулевичу у меня появилась возможность поделиться одним днём из прошлого. Это плёнка из нашего домашнего архива, почти вся отснятая в течение нашей с мамой и папой прогулки на Ланжерон (тогда он назывался пляжем Комсомольским). Время съёмки — вероятно, весна 1980 года.
Фотоистория прогулки начинается вскоре после входа на Суворовскую аллею парка Шевченко. Я уже вполне уверенно держусь на велосипеде.


( Collapse )
Фотографии в альбоме «Старая плёнка (прогулка на Ланжерон)», автор viktur1975 на Яндекс.Фотках

Несколько фотографий из детства. Родная детская площадка сбоку от Зелёного театра. Вероятно, все кадры сняты за время одной прогулки, но на самом деле я приходил сюда чуть ли не ежедневно.



( Collapse )

Почти наверняка автор фотографий — Александр Турецкий, мой отец. Время съёмки — конец семидесятых.

Фотографии в альбоме «Парк Шевченко, детская площадка», автор viktur1975 на Яндекс.Фотках

Грустное событие случилось в августе 1977 года — не стало моего дедушки Павла Ивановича Климовского. В нашем семейном архиве обнаружилась плёнка, снятая на похоронах. Первые несколько кадров имеют краеведческую ценность: на них виден фасад нашего несохранившегося дома на Лизогуба, 6.



( Collapse )

Не так давно, 12 марта, исполнилось девяносто лет со дня рождения Гарри Гаррисона. Не причисляю его к своим любимым авторам, и тем не менее он во многом определил мои литературные пристрастия. Именно с его «Неукротимой планеты», которую (заодно с хайнлайновскими «Пасынками Вселенной») дал мне почитать друг детства Саша Гениуш, я веду отсчёт своего увлечения фантастикой. До того я к ней был совершенно равнодушен и, за редкими исключениями, не читал.
Летом девяносто второго года под впечатлением гаррисоновской «Крысы из нержавеющей стали» — именно так эта вещь именовалась в ранних переводах — я набросал нечто вроде фантастического стихотворения, представляющего собой вариации на темы «Крысы». По сути это зарифмованная вторая глава первого романа цикла, в которой герой размышляет о себе, о своём месте в мире будущего.
В то время Гаррисон ещё был жив, хотя я об этом не задумывался. Теперь же хочу в память о нём вспомнить свой давний опус.

КРЫСА ИЗ НЕРЖАВЕЮЩЕЙ СТАЛИ

(по Гарри Гаррисону)

Фасад бронёю давит,
Покрытья — из бетона,
На стены, на фундамент
Ушли металла тонны.
В лучах седых галактик
Серебряным отливом
Металло-стекло-пластик
Сияет горделиво.

О боже, как красиво!

Броня цивилизации —
Блиндаж для слабодушных.
Вам нечего бояться!
Вам ничего не нужно!
Вы по уши в блаженстве,
Погрязли в нём давно вы.
Вам боязно обжечься
Сверканием сверхновых.
Космическая стужа
Осталась там, снаружи:
Не просквозит вам душу
И пульс ваш не нарушит.
Метеоритов стаи,
Слепящие кометы —
Пускай себе летают,
До них вам дела нету.
Вам вверх глядеть не нужно,
Под ноги — и подавно,
А там, во мраке душном,
В глухой тиши подвальной,
Увёртливый и прыткий,
Без паспорта, без визы
Живу я гордой крысой,
Смеясь над вами — снизу.

Моё призванье — рыскать
У общества в подвалах,
Напакостить — и скрыться,
И вновь начать сначала,
Напакостить — и скрыться
В какой-нибудь лазейке…

Я крыса, крыса, крыса
Из стали-нержавейки!

Эй, вы! Я здесь, под вами,
В удушливом подвале
Железными зубами
Грызу завалы стали.
Вам кажется противным
Зубовный стали скрежет?
Он портит аппетит вам
И слух ваш нежный режет.
Но нам пришлось ютиться
Под крышею одною —
Придётся примириться
Вам с крысою стальною.
Припомните — не вы ли
Мне выбор предлагали:
От скуки ржаветь — или
Возвыситься — в подвале?
Ну что мне оставалось?
Вы ж сами виноваты:
Тоски у вас — навалом,
А  жизни — маловато.
Я вам не покорился,
Сказал себе: «Возвысся!»
И вот теперь я — крыса,
И вам бросаю вызов.
Теперь для вас — отброс я.
Что скалитесь, канальи?
Назло вам всем оброс я
Несокрушимой сталью.
Ваш суд — святой и высший —
Был праведным и скорым,
Да вот — заминка вышла
С суровым приговором.
Ну кто из вас решится
На роль послушной гончей,
Рискнёт в подвал спуститься
И с крысою покончит?
Вы можете проспорить
Хоть до скончанья света,
Но приговор исполнить —
Таких героев нету.
Ведь в этом мире сонном —
Без кризисов, без риска —
Героем быть способна
Лишь отщепенка-крыса.

…Низвергнут в мрак и темень,
Отторгнут от людей я.
Но я, как гордый демон,
Велик в своём паденье.
Бурлит моё веселье,
Как ртуть под стылой сталью…

Как высоко взлетел я!
И как же низко пал я!

По сюжету фильма «Странная женщина» главная героиня бросает мужа и ребёнка и уходит жить к любовнику. Не так давно я обратил внимание, что в названии «Странная женщина» тот же набор гласных и в том же порядке, что и в названии романа «Анна Каренина». И ударения на тех же слогах. Думаю, это больше, чем простое совпадение.

Для тех, кто ещё помнит о моём былом стихотворчестве, я прежде всего автор этого стихотворения. Сегодня двадцать лет со дня его написания. Хочется вспомнить.

( Collapse )